151cdc30a54deb04

Москва слезам не верит

Некоторое время тому назад в разговоре с одним театральным деятелем (в прошлом – режиссёром одного из известнейших московских театров), я полюбопытствовал: какие, на его взгляд, такие художественные достоинства фильма Владимира Меньшова «Москва слезам не верит» заставили американских киноакадемиков присудить этому фильму 34-сантиметровую позолоченную статуэтку Оскара. Меня в самом деле интересовал этот вопрос, поскольку я никак не мог понять, чем этот фильм так уж примечателен. Нет, снят фильм добротно и смотрится с интересом даже по второму, да и по десятому разу, несмотря на то, что скоро ему исполнится 30 лет (был снят в 1979 году). Но если его сравнивать, например, с «Войной и миром» Сергея Бондарчука (который тоже получил «Оскара»), то на мой взгляд, как-то это немного несопоставимо.

Режиссёр помедлил с ответом и сказал примерно следующее: «Благодаря этому фильму американцы вздохнули свободно». Я не понял и незамедлительно получил разъяснения. По версии моего знакомого режиссёра, до появления фильма «Москва слезам не верит» в США советских людей продолжали воспринимать, как этаких выкованных из стали борцов за строительство коммунизма во всём мире, которые ради идеи готовы даже атомную войну начать, лишь бы распространить коммунизм на весь мир. Но посмотрев фильм Меньшова, они успокоились – оказалось, что советские люди точно такие же люди, как и все прочие, которых заботит не распространение идей классиков марксизма-ленинизма, а собственные бытовые условия, которые, говоря по правде, оставляют желать лучшего. Что и увидели воочию американские зрители.

Так это или не так – судить не берусь. Очень может быть, что американских киноакадемиков очаровал образ интеллектуального слесаря Георгия Ивановича (он же Гога, он же Гоша) или потряс сюжет про советскую Золушку. Не знаю. Но факт есть факт – именно фильм «Москва слезам не верит» донёс до мирового зрителя идею о том, что квартирные вопросы и поиски мужа для советских людей куда как важнее, чем межпланетные полёты и Большой театр. А вся хвалёная советская духовность не идёт далее пикника с шашлыками на берегу водоёма под тренканье гитары. Ну ладно, поехали препарировать различные эпизоды фильма.

Фильм Владимира Меньшова «Москва слезам не верит», судя по всему (это моё личное предположение), изначально снимался для того, чтобы его смотрел западный зритель. Меня наводит на это эксплуатация некоторых мифов об СССР, а также демонстрация пару раз обнажённой женской груди (из-за спины, т.е., собственно, краешка груди). Так это или не так – не знаю. Может Меньшов и не думал никогда, что этот фильм будут смотреть в США.Фильм начинается эпически – со сцены на улице, кажется, Горького на фоне витрины гастронома, уставленной банками с чёрной икрой. Это 50-е года. В 70-х мне много раз доводилось слышать, что в 50-х чёрная икра спокойно продавалась в гастрономах. И вот оно – «реальное подтверждение». Правда, увы, точно также, как пресловутый штурм Зимнего оказался кинопостановкой Эйзенштейна, точно также и витрина гастронома с банками чёрной икрой мне довелось увидеть только в кино. И, что интересно – я нигде ни разу не видел ни одной реальной фотографии витрины советского гастронома, уставленной банками чёрной икры (а фотографий советских гастрономов я видел изрядно). И вообще, этот кадр, мне кажется, больше предназначен для американского зрителя. Ну ладно, будем считать, что в 50-х в самом деле в гастрономах спокойно продавалась чёрная икра.

Пару слов о чёрной икре. В советской продовольственной классификации все продукты имели разную ценность, которая напрямую не была связана с её рыночной ценностью. Например, говяжий язык относился к т.н. субпродуктам и стоил соответственно. Однако все его воспринимали, как деликатес. И стоит ли говорить, что купить язык в магазине было без блата невозможно (характерна сцена в фильме «Ребро Адама», где мама широчайше раскрыла глаза, когда её дочка после практики в гастрономе принесла домой язык). Икра на Руси традиционно относилась к субпродуктам. Ну в самом деле – никто ведь не считает, что икра у селёдки имеет какую-то особую ценность по сравнению, скажем, с молокой. В любом трактире на закуску к водке продавалась паюсная икра (паюсная икра – это специально выделенная икра с консистенцией вроде пластилина – так она лучше хранится). Такое отношение к икре сохранилось вплоть до 60-х годов, когда вдруг обнаружилось, что на Западе чёрную икру считают элитным продуктом и готовы покупать за валюту. Вот тогда и началась советская обширная торговля чёрной икрой на экспорт, что неминуемо отразилось на внутреннем рынке – икра стала острым дефицитом. Но в 50-х никто особо не думал о том, что чёрная икра – это что-то сверхъестественное. Есть, например, рыбий жир, а есть икра – ничего особенного.

Ещё одна забавная деталь – по улице идёт обнимающаяся парочка, которую останавливает группа дружинников и одёргивает: «Прекратите обниматься в общественном месте». Приходиться верить Меньшову, что такие в СССР были в 50-х годах порядки – на улице обниматься было запрещено. Ради справедливости замечу, что США в 50-х тоже была довольной пуританской страной, но не до такой же степени.

Но героиня – Катя Тихомирова, не замечает икру и дружинников, ибо у неё горе – она не поступила в институт и, значит, должна будет ещё год работать на опостылевшей трикотажной фабрике наладчиком. По ходу фильма наладчиком Катя становится от безвыходной ситуации – все мужики-наладчики уволились, а станки ломаются, но план-то делать надо. Вот и научилась сама. Сразу возникает несколько вопросов. Вопрос первый: почему уволились мужики? В фильме Катя даёт ответ на этот вопрос (сцена с интервью для телевидения): мало платят, то есть низкие зарплаты. И Катя предлагает пересмотреть нормы – наивная чукотская девочка. Никто конечно нормы пересматривать не будет.

Кстати, в Совдепе очень гордились тем, что всюду возле каждого завода висели объявления: «Требуются наладчики, фрезеровщики, рабочие» и т.д. и т.п. Очень советский агитпроп на это давил: мол, смотрите, на проклятом капиталистическом Западе безработица, а в Стране Советов не то что нет безработицы, а наоборот, нехватка кадров. Ха. Конечно. И никто конечно не задумывался, что если предприятию до зарезу нужны рабочие, а они на предприятие не идут, то видимо предприятие предлагает не очень высокую зарплату за очень тяжёлый труд. Советские рабочие хотя гимназиев на кончали (а заканчивали ПТУ), но дураками не были и на плохо оплачиваемую работу идти отказывались. Отсюда и повсеместные объявления: «Требуются». В Москве вопрос с дефицитом рабочих кадров решали соответственно (об этом мы ещё поговорим) .

Однако женщины-то работают, стало быть их устраивает и та низкая зарплата, которую платят на заводе. Из чего следует железобетонный вывод: на советской фабрике женщина получала ниже, чем мужчина, что ставит под сомнение утверждение, что в СССР женщины и мужчины были полностью равноправными.

Вопрос второй – более интересный: а почему Катя не пошлёт к чертям собачьим эту фабрику и не устроится работать на что-нибудь более соответствующее её запросам? Чтобы ответить на это вопрос, надо прочесть краткую лекцию о месте и роли Москвы и москвичей в СССР. Без этой лекции, собственно, сложно понять дальнейшие коллизии фильма.

Москва в СССР всегда была на особом положении. Помимо всего прочего, Москва снабжалась продуктами и товарами лучше, чем подавляющее большинство городов СССР (про сёла я молчу). Кроме того, в Москве были сосредоточены почти все лучшие культурные, учебные и научные объекты страны. Таким образом, каждый москвич автоматически, просто в силу факта своего рождения, ставился как бы в привилегированное положение по отношению ко всем остальным жителям страны – ну может только кроме ленинградцев и жителей столиц союзных республик. Ничего удивительного, что все остальные граждане СССР – не москвичи – испытывали к москвичам нечто вроде раздражения. В самом деле – когда и так всего мало, то как-то неприятно ощущать, что кто-то пользуется лучшими кусками общего котла не в силу своих каких-то личных качеств, а просто потому, что случайно родился в «блатном» городе.

Сам собой напрашивается вопрос: если кто-то не хочет жить, скажем, в Кинешме, то почему бы ему не переехать жить в Москву? Логично? Не логично. В СССР существовала такая штука, как прописка. То есть любой человек был намертво приписан к какому-то одному месту проживания и не мог жить в другом городе без изменения прописки. В любом другом городе человек не мог устроиться на работу, если у него не было прописки. В принципе, это не очень обременительно, если речь шла о желающем выехать из Кинешмы, скажем, в Гусь Хрустальный. Никаких проблем. На старом месте выписался, на новом – вписался (кстати, современный молодёжный термин «вписаться» похоже происходит как раз из той практики). Но вот с Москвой всё обстояло несколько иначе. Власти тоже были не дураками и прекрасно понимали, что если разрешить любому желающему переезжать на постоянное жительство в Москву, то весь СССР переселится в столицу первого в мире государства рабочих и крестьян. И вовсе не потому, чтобы быть поближе к мавзолею с прахом светоча человечества.

Таким образом в Москве существовал запрет на прописку иногородних. За этим следили очень строго. Существовало две легальных возможности получить московскую прописку. Первая – это брак. И в эпоху СССР не редки были случаи бракосочетаний сугубо ради того, чтобы получить прописку (понятно, что за это ищущий прописку – преимущественно это были гости с юга – готов был платить одинокой вдовушке). Но брак – это хлопотно и не у каждого есть деньги на такого рода операцию. Поэтому большая часть желающих из окрестных городов пользовались другой возможностью.

Тогда, как и сейчас, москвичи не очень хотели работать на грязных и тяжёлых производствах: москвичи не рвались на заводы, фабрики и не очень стремились становиться дворниками. Да и зарплаты на заводах, как мы уже выяснили, часто были ниже того, чего хотели московские рабочие. Однако, как ни крути, московским заводам и фабрикам (которых в столице было очень много, а некоторые просто гиганты: ЗИЛ, АЗЛК и т.д.) надо делать план. А план, понятное дело, без рабочих не сделаешь. И вот в 50-х годах появилась такая штука, которая получила название «лимит на прописку». Суть очень проста. Какой-либо завод или фабрика получал разрешение поселить в новых домах (которые, как правило, сам и строил) какое-то количество иногородних рабочих. При заселении эти иногородние получали московскую прописку. До той поры они жили в заводском (фабричном) общежитии и ждали своей очереди – лет 5, а то и больше – получить заветную московскую прописку.

И вот с этого момента началось. Толпы советских юношей, а ещё больше советских девушек стали приезжать в Москву из других городов и устраиваться на заводы и фабрики, которые имели лимиты на прописку. Таких юношей и девушек москвичи очень быстро окрестили – лимитчиками (от: лимита на прописку) или лимитой. В устах москвичей термин «лимита» приобрёл свехунизительный оттенок. Человек, которого называли лимитой, сразу как-то скукоживался. При этом на улице конечно было незаметно – кто москвич, а кто лимитчик, поэтому очень скоро «лимитой» стали друг друга на московских улицах просто обзывать во время уличных ссор (например, в очередях). Но, замечу, как коренной москвич, чаще всего бранное слово «лимита» использовали сами бывшие лимитчики. То есть человек приезжал в Москву, несколько лет терпел унижения на улице и на заводе, потому получал заветную прописку – и тут уж он отыгрывался по полной.

Кстати, а какие такие унижения рабочий-лимитчик терпел на родном заводе? Да такие, что он был почти бесправен – ему до зарезу была нужна прописка и поэтому он был готов терпеть от начальства всё что угодно, лишь бы только его не уволили и в конце-концов дали прописку. Начальство это знало и с лимитчиками не церемонилось. Но практика была порочной, поскольку человек, чаще всего работал на заводе лишь до момента получения квартиры и прописки, а потому увольнялся и забывал завод, как страшный сон, то на его место снова надо было кого-то брать и снова – по лимиту.

Понятно, что за все эти дела: и за дефицит, а ещё больше за «лимиту» и «понаехали в Москву, словно она резиновая», остальные граждане СССР дружно не любили москвичей. Кстати, фраза «Все едут в Москву, словно она резиновая», прозвучавшая в фильме «Москва слезам не верит», взята из другого фильма – «В добрый час», вышедшего в 1956 году. В том фильме в главной роли снимался популярнейший в 50-х Леонид Харитонов. В фильме «Москва слезам не верит» есть эпизод, где Катя Тихомирова и её подружка Людмила с замиранием сердца стоят возле «ковровой дорожки», по которой на какой-то закрытый просмотр поднимаются популярные в 50-х годах актёры. И когда Леонид Харитонов (он играет самого себя) выходит из машины, на него обрушивается волна обожания (в «Москва слезам не верит» немало таких намёков на характерные культурные реалии 50-х годов). Ну это так, к слову. Да, так вот, тема непростых квартирных отношений между москвичами и немосквичами была затронута ещё в 1956 году фильмом «В добрый час», который в 1957 году был лидером проката и собрал аудиторию в 29 млн. человек. Ну а фильм «Москва слезам не верит», собственно, принял эстафету.

Так вот, возвращаемся к фильму«Москва слезам не верит». Катя Тихомирова лимитчица. Она хочет поступить в институт и вырваться в большую жизнь. Но до тех пор вынуждена работать на фабрике и уйти с неё не может, поскольку потеряет и общежитие, и надежду на прописку. С Катей в общаге в одной комнате живут ещё две девушки: Люда и Тося. Они обе тоже лимитчицы и уже не очень надеются получить прописку своей работой. И избирают другой путь – замужество. Только у Тоси запросы попроще и она находит электромонтёра на своей стройке, а у Люды высокие запросы и лозунг «Выиграть, так миллион», поэтому она не просто хочет найти мужа, а жаждет получить мужа экстра-класса – учёного, писателя, артиста или что-нибудь в этом роде, чтобы не только получить прописку, но и сразу вырваться в высший свет. Таким образом, первая серия фильма «Москва слезам не верит» посвящена попыткам трёх лимитчиц – Кати, Люды и Тоси – закрепиться в Москве и что из этого у кого получается.

Ну а отдельные сцены фильма рассмотрим в следующей статье, а то что-то очень большой объём текста получается.

Продолжение следует…

Ссылка на основную публикацию